В обыденном сознании добро и зло рассматриваются как два

антагонистических начала, исключающих одно другое, однако в научном

сознании эти две ценности воспринимаются как дихотомическое единство.

Если подходить к образам добра и зла с научных позиций, то становится

очевидным, что добро не исключает зло, а подразумевает его. Характерно,

что известный библейский сюжет об изгнании людей из рая повествует о

дереве познания, которое иначе именуется деревом добра и зла. Мы осознаем

добро постольку, поскольку мы сопоставляем его со злом, и наоборот: зло

воспринимается в сравнении с добром. Следовательно, гипотетическое

устранение представления о зле приведет и к устранению представления о

добре.

Не случайно в связи с этим как добро, так и зло вводятся в категорию

высших моральных ценностей – именно в силу их нерасторжимого единства.

Человеческая мораль диктует стремление к добру и избегание зла. Так как

добро воспринимается как нечто однозначно положительное, а зло – как

нечто однозначно отрицательное, имеет смысл именовать зло не ценностью,

а антиценностью, что задает знак оценки, но не умаляет значимости зла.

Таким образом, имеются все основания рассматривать добро и зло как

равновеликие образы, идущие в тесной связке друг с другом.

Интересно проследить бытование этой связки образов в языковом

сознании. В нашем распоряжении имеются три выборки ассоциативных

полей. Одна из них содержит реакции русских респондентов из «Русского

ассоциативного словаря», данные для которого собирались преимущественно

в начале 1990-х гг. Вторая содержит реакции русских респондентов,

собранные нами в Москве и Московской области в 2006 г. Третья содержит

реакции японских респондентов, собранные нами в японском городе Осака в

2001–2002 гг. Рассматривая русские стимулы добро и зло и эквивалентные

им японские стимулы zen и aku, проследим восприятие интересующей нас

связки ценностей респондентами соответствующих лингвокультур. Гипотеза,

поставленная нами до проведения ассоциативного эксперимента,

заключалась в том, что в обеих лингвокультурах добро и зло

воспринимаются в тесной взаимосвязи, поэтому ожидалось, что самой

частотной реакцией на стимул добро станет зло, а самой частотной реакцией

на стимул зло станет добро. При этом за скобками остается вопрос,

рассматривают ли респонденты данную пару с позиций обыденного сознания

или с позиций научного сознания. Вне зависимости от того, считают ли

респонденты данные образы антагонистическими или взаимодополняющими,

противопоставляют ли они эти образы друг другу или сопоставляют друг с

другом, слова добро и зло, как предполагалось, должны были зеркально

отражать друг друга на первых местах всех трех ассоциативных полей.

Наша гипотеза подтвердилась только для второй и третьей выборок. В

частности, в русской выборке 2006 г. на стимул добро самой частотной

реакцией с 28,5% стала реакция зло, заметно обогнав идущую на втором

месте реакцию пожаловать (9,5%); в японской выборке 2001–2002 гг. отрыв

реакции зло (aku) от последующей реакции еще больше: тогда как на aku

пришлись 55,5%, идущая на втором месте реакция ryo, выраженная

иероглифом в значении “хороший” и не употребляющимся самостоятельно,

набрала всего 5,5%. Что касается стимула зло, то в русской выборке 2006 г.

20% респондентов ответили реакцией добро, которая также заметно

опережает идущую на втором месте реакцию плохо (9,5%); в японской

выборке 2001–2002 гг. реакция добро (zen) набрала 20,5%, а идущая на

втором месте реакция дьявол (akuma) получила 8%.

Иную картину мы наблюдаем в русской выборке начала 1990-х гг. В

ассоциативном поле добро самой частотной стала реакция пожаловать с

21,5%, тогда как реакция зло идет только на втором месте с 13,5%, не так уж

значительно обгоняя следующую на третьем месте реакцию делать (9,5%). В

ассоциативном поле зло реакция добро все-таки заняла первое место, но

полученный ей показатель – 11,5% недостаточно убедителен, так как идущая

на втором месте по частотности реакция большое (6%) отстает не очень

значительно.

Как объяснить такое заметное расхождение в показателях? Мы

предполагаем, что причина низкой степени осознания нерасторжимости

связки образов добра и зла в языковом сознании русских начала 1990-х гг.

лежит в социально-экономической и политической ситуации, сложившейся в

России в тот период. В условиях крушения десятилетиями

пропагандировавшейся коммунистической идеологии, в условиях резкого

ухудшения благосостояния большей части населения, в условиях нарастания

межсоциальной напряженности у русских произошло смешение

нравственных ориентиров, наметилась известная в психологии реакция

избегания, в данном случае выразившаяся в уходе от размышления над

вопросами глобального характера, в том числе над высшими моральными

ценностями. Все это привело к тому, что связь добра и зла, очевидная

респондентам XXI в. (причем как русской, так и японской лингвокультур),

оказалась не столь явно выраженной в ассоциативных полях респондентов

постперестроечного периода. Заметное повышение соответствующих

показателей в русской выборке 2006 г. свидетельствует о росте интереса к

высшим моральным ценностям в русской лингвокультуре.